— У этого Менделя отличные источники информации.

— Это на самом деле так? — спросила Кэти.

— Не совсем, но то, чем мы занимались, должно было остаться в тайне. Никто не должен был знать, что я уезжал из страны.

— Я знала, что тебя не было в Америке.

— Но не подозревала, куда я отправился. Впрочем, это не имеет значения. Он пошумит-пошумит, тем дело и кончится.

Демонстрации начались на другой день. Это было их козырем, их последней ставкой. Руководителями являлись два русских еврея, которым лишь недавно разрешили выехать из страны, не испытывавшей к ним особо тёплых чувств. После прибытия на свою настоящую родину они поселились на Западном берегу, в той части Палестины, которую отняли у Иордании силой оружия в результате Шестидневной войны 1967 года. Их многоквартирный сборный дом с комнатами, крошечными по американским стандартам, но невероятно роскошными по русским, стоял на одном из сотен скалистых склонов, усеявших регион. Обстановка была для них незнакомой и новой, но здесь их дом, а за дом борются, его защищают. Сын Анатолия — теперь он звал себя Натаном — стал офицером в израильской армии. Ту же стезю выбрала и дочь Давида. Ещё недавно приезд в Израиль казался им настоящим спасением — и вот они снова должны покидать свои дома? Их жизни были полны потрясений, и это новое потрясение переполнило чашу.

Весь многоквартирный дом был населён выходцами из России, и для Анаголия и Давиды не составило труда создать хорошо организованный коллектив. Они призвали на помощь ортодоксального раввина — его пришлось пригласить со стороны, потому что в их доме не было представителя культа, — чтобы обеспечить духовное руководство, и начали марш к кнессету. Впереди несли флаги и священную тору. Даже в такой маленькой стране на это потребовалось время, но подобный марш неминуемо привлёк внимание средств массовой информации. К тому моменту, когда потные и усталые демонстранты прибыли к своей цели, весь мир узнал об их походе и его причинах.

Израильский кнессет не является самым степенным и уравновешенным из всех парламентов мира. В его состав входят мужчины и женщины самых разных политических ориентации — от ультраправых до крайне левых, причём для умеренных депутатов места почти не остаётся. Там часто говорят на повышенных тонах, стучат и размахивают кулаками. Всё это происходит под черно-белой фотографией Теодора Герцля, австрийца, который в середине девятнадцатого века увидел идеал сионизма в создании надёжного прибежища, родного дома для его оскорблённых и униженных соотечественников. Страсти парламентских дебатов заходили временами так далеко, что многие наблюдатели удивлялись, как в стране, где почти все являются армейскими резервистами и, следовательно, хранят автоматическое оружие в собственных шкафах, никто из депутатов кнессета ещё не прошит оглушительной очередью прямо в своём кресле. Интересно, что подумал бы сам Теодор Герцль при виде такого ожесточения? Проклятием Израиля являлась не излишняя оживлённость дебатов, а то, что правительство без конца раскалывалось на враждующие стороны по самым разным вопросам, как политическим, так и религиозным. Почти каждая религиозная группировка имела свой участок территории, а следовательно, своё представительство в парламенте. Даже французский конвент по сравнению с кнессетом выглядел бы вполне умеренным и организованным, в результате на протяжении целого поколения у Израиля не было прочного правительства с последовательной государственной политикой.

Демонстранты, к которым присоединилось много сторонников, прибыли на площадь за час до начала дебатов по ратификации договоров. Уже представлялось вероятным — более чем вероятным, — что правительство падёт, собравшиеся послали своих представителей к тем депутатам кнессета, кого им удалось найти. Депутаты, принявшие точку зрения демонстрантов, выходили из здания кнессета и в зажигательных речах отвергали договоры.

— Это мне не нравится. — Лиз Эллиот в своём кабинете наблюдала за экраном телевизора. Политический шторм, который разразился в Израиле, оказался намного мощнее, чем она ожидала, и Эллиот вызвала к себе Райана для оценки создавшейся ситуации.

— Что делать, — согласился заместитель директора ЦРУ, — такие эмоции нам не подвластны. Не так ли?

— Весьма полезный совет, Райан! — На столе советника по национальной безопасности лежали материалы опроса общественного мнения. Наиболее уважаемая израильская фирма, занимающаяся такими опросами, узнала мнение пяти тысяч человек и пришла к выводу, что 38 процентов всех опрошенных поддерживают договор, 41 процент выступает против него и 21 колеблется. Эти цифры более или менее отражали расклад сил в кнессете, где правое крыло по числу депутатов несколько превосходило левое, а умеренный центр постоянно раскалывался на небольшие группы, каждая из которых ожидала более выгодного предложения от той или другой стороны, чтобы присоединиться к ней и таким образом повысить свой политический вес.

— Скотт Адлер объяснил ситуацию несколько недель назад. Приступая к переговорам о заключении договора, мы знали, что израильское правительство неустойчиво. Бог мой, а когда за последние двадцать лет оно было устойчивым?

— Но если премьер-министр не сумеет убедить…

— Тогда придётся приступить к осуществлению плана «Б». Ты хотела оказать давление на их правительство, правда? Такая возможность ещё представится. — И всё-таки подобное положение никто не рассматривал серьёзно, подумал Райан. Однако суть проблемы заключалась в том, что даже самое подробное изучение этого вопроса ничем бы не помогло. Израильское правительство было образцом анархии на протяжении последних двадцати лет. При заключении договора исходили из предположения, что, когда договор станет свершившимся фактом, кнессет будет вынужден ратифицировать его. При этом не поинтересовались мнением Райана, хотя он и был в общем согласен с такой оценкой.

— Политический советник посольства утверждает, что баланс власти может оказаться в руках маленькой партии, находящейся под влиянием нашего «друга» Менделя, — заметила Эллиот, пытаясь казаться спокойной.

— Вполне возможно, — согласился Райан.

— Но это абсурд! — взвизгнула Эллиот. — Этот старый пердун даже не бывал там…

— Это у него религиозный бзик. Я проверил. Он отказывается ехать в Израиль до прихода Мессии.

— Господи! — Советник по национальной безопасности была потрясена.

— Совершенно точно. Ты права. — Райан засмеялся и был удостоен разъярённого взгляда. — Послушай, Лиз, у него есть право на собственные религиозные убеждения. Нам может казаться, что он слегка чокнутый, но конституция требует, чтобы мы проявляли к таким, как он, терпимость и уважение. Именно так мы живём в этой стране, ясно?

Эллиот, словно угрожая, махнула рукой в сторону телевизора.

— Но этот безумный раввин мешает нам! Неужели нельзя сделать что-нибудь?

— Что, например? — спросил Джек спокойно. Он заметил, что в её поведении появилось что-то кроме паники.

— Не знаю — что-нибудь… — Эллиот не договорила, предоставив гостю делать свои выводы.

Райан подался вперёд и подождал, пока её внимание сосредоточится на нём.

— Вы ищете исторический прецедент, доктор Эллиот, который сводится к одному: «Неужели никто не избавит меня от этого священнослужителя, с которым столько хлопот?». Но если вы намерены сказать мне что-то, давайте будем говорить прямо и откровенно. Согласны? Значит, вы предлагаете вмешаться в деятельность парламента дружественной демократической страны? Или настаиваете, чтобы мы совершили что-то незаконное на территории Соединённых Штатов Америки? — Он замолчал, и её глаза сузились. — Я не допущу ни первого, ни второго, доктор Эллиот. Предоставим им самим возможность решать. Если вам всего лишь пришла в голову мысль — просто мысль — оказать воздействие на ход демократических процессов в Израиле и я буду уверен в этом, президент получит моё заявление об отставке так скоро, как только я успею его привезти. А по поводу высказанного вами пожелания как-то повредить этому старому раввину из Нью-Йорка, хочу напомнить, что подобное пожелание подпадает под два, не меньше, законодательных акта о заговоре. Мой долг как рядового гражданина Соединённых Штатов — уж не говоря о правительственном чиновнике — состоит в том, чтобы немедленно сообщить о своих подозрениях соответствующим административным органам.